Историческая психология - отдельное научное направление, изучающее мотивацию, ценности, эмоции, чувства, фобии человека с привлечением методов психологии в исторической ретроспективе.

"Историческую психологию можно определить как изучение психологического склада отдельных исторических эпох, а также изменений психики и личности человека в специальном культурном макровремени, именуемом историей... Историческая психология в широком значении слова - подход, помещающий психику и личность в связь времен... Историческая психология принадлежит одновременно исторической и психологической наукам. В первом случае она представляет собой раздел истории общества и культуры, а именно социальную и культурную историю человека, его психики и личности. Во втором - относится к психологии развития. Психология развития занимается фактами не только культурно-исторического масштаба. Психологические явления различаются по продолжительности существования. Время самых кратковременных исчисляется часами, минутами, секундами. Последовательность их развития называется микрогенезом, более длительно развитие в пределах жизни индивидуального организма, от его появления на свет до смерти. Это - онтогенез психики. В годах, столетиях и тысячелетиях длится жизнь больших человеческих сообществ: цивилизаций, народов, сословий, классов. Это - историогенез психики. Самый крупный масштаб, на сотни тысяч и миллионы лет, у филогенеза - происхождения человеческого рода от ископаемых приматов. В составе психологии развития историческая психология изучает историогенез. Ее выводы распространяются на генетические последовательности иного масштаба в той степени, в какой ритмы исторического времени проникают в индивидуальное бытие человека и в эволюцию высших приматов" .

Как отдельное направление историческая психология возникает в начале XX в., хотя термин "историческая психология" был предложен довольно поздно (французским психологом Иньясом Мейерсоном в книге "Психологические функции и творения" в 1948 г.)- Считается, что к данному направлению можно отнести исследования немецким психологом Вундтом психологии народов (в 1900-1920 гг. он издал на эту тему грандиозный десятитомный труд "Психология народов. Исследование закона развития языка, мифов и обычаев"). Леви-Брюль опубликовал серию трудов, посвященных психологии первобытного человека: "Умственные функции в низших обществах" (1910), "Первобытное мышление" (1922). "Первобытная душа" (1927). Советский психолог Лев Семенович Выготский (1896-1934) в 1920-х гг. обосновал теорию, которая позже получила название культурно-исторической психологии. Согласно этой теории, психологическое развитие личности невозможно без развития культуры и усвоения личностью результатов этого развития. Усвоение же и развитие происходит через трансляцию от поколения к поколению знаковых систем (языка, мнемотехники, бытовых и религиозных символов и т.д.). В США в 1960-х гг. получила развитие так называемая психоистория (Ллойд де Моз, Джоэл Ковел, Джон Плэтт и другие). Ее методологической основой стал неофрейдизм - продолжение учения Фрейда о психоанализе.

Все эти варианты исторической психологии сходятся в одном: они рассматривают всю деятельность человека в истории как проявление его психологической деятельности. Исторический анализ необходим для психологии, потому что с его помощью устанавливается генезис тех или иных психологических феноменов. Для психологического объяснения истории учеными использовались в основном бихевиористские концепции, то есть рассмотрение социальных процессов по схеме: "стимул - реакция" (как в биологии).

В исторической психологии сегодня выделяют три направления: 1) герменевтическо-феноменологическое (интерпретенционизм), основывающееся на прочтении, истолковании, интерпретации с помощью психологии источников индивидуальной истории (дневников, писем и т.д.); 2) психолого-генетическое (выведение причин поведения человека из связанных с ним социальных и культурных феноменов); 3) неофрейдистское (выявление бессознательного и сознательного в человеческой истории).

От исторической антропологии, истории ментальностей, истории частной жизни и других направлений исторической науки, которые изучают примерно тс же явления и процессы, историческую психологию отличает междисциплинарность - обращение к методам психологии, биологии, медицины. В этом ее несомненное преимущество. Использование методов медицинских и биологических наук о человеке позволяет более эффективно интерпретировать сведения источников.

Психология ставит своей целью получение научного знания о человеческой личности в целом, и в этой комплексности - отличие исторической психологии от истории ментальностей, истории частной жизни, потому что последние рассматривают какой-то отдельный, особый аспект существования человека в историческом контексте, а психология пытается охватить его целиком.

Объяснение событий прошлого и тенденций исторического развития с помощью исторической психологии позволяет выявить культурные традиции, историко-психологические типы, национальные типы, социальные типы и т.д. Результаты таких исследований не только полезны для реконструкции исторических смыслов, но и для выработки рекомендаций современным политикам, политтехнологам, социальным службам и т.д.

К недостаткам направления относится сложность использования источников. Все-таки любой, даже самый подробный источник - это не "история болезни": психологические и тем более психиатрические исследования создаются по иным шаблонам, чем летописи и даже мемуары и дневники. Психология имеет дело с опросами, наблюдениями, описаниями, тестами и т.д. Информация же в исторических источниках структурирована на иных принципах, гораздо более субъективных. Историческая психология не может оперировать традиционными психологическими методами сбора информации - непосредственным наблюдением, тестированием, опросом и т.д. Увы, нельзя протестировать Иоанна Грозного или Аристотеля.

"В исторической психологии мы должны [потерять] непосредственного испытуемого и выйти на просторы истории, где нельзя протестировать лежащие в земле поколения, чтобы в перспективе возместить нашу потерю углублением знания о человеке, чтобы преобразовать науку о психологии одной из эпох в психологию всех эпох. Дело, разумеется, не в названии, а в том, как трактовать психику человека: толи как то, что можно [снять] замерами hicetnunc, то ли как часть более широкого оборота непосредственного и опосредованного. В последнем случае человек как сложное искусственно-природное существо выводится за пределы наличного и воспринимаемого, но тогда возникает вопрос о диапазоне допустимых уходов непосредственного в артефакты (продукты культуры) и возможности психологии проследить эти движения. Основная проблема всех антропологий низводится исторической психологией на исследовательско-методический уровень" .

Отсюда слабость самого метода исторической психологии, его неубедительность и для историков, и для психологов. В историко-психологических исследованиях очень велик элемент гипотетичности. Ученому надо интерпретировать сведения исторических источников методами психологии. Материалы, как правило, не репрезентативны, их недостаточно. Отсюда слабая степень верифицируемости работ по исторической психологии. Они зачастую бывают яркими и интересными для читателя, содержат красивые гипотезы, но доказательная база нередко выглядит слабой.

В XIX-XX вв. в исторической психологии приобрел популярность жанр патографии, или раскрытия причин и истоков творчества выдающихся исторических и культурных деятелей через их психологические переживания аномального толка: отклонения, проявления болезни, половые извращения, сексуальные проблемы и т.д. Первой такой книгой считается вышедшее в 1836 г. исследование жизни античного философа Сократа французским врачом Луи- Франсуа Лелю (1804-1877). Автор термина "патография" (описание патологий) Пауль Юлиус Мёбиус (1853-1907) утверждал, что "...без медицинской оценки понять никого невозможно. Невыносимо видеть, как лингвисты и другие кабинетные ученые судят о людях и их поступках. У них нет ни малейшего представления о том, что для этого требуется нечто большее, чем простое морализирование и среднее знание человека" . Критики патографии отмечают, что все диагнозы ставятся за глаза (авторы ведь лишены возможности лично исследовать психическое состояние Сократа или Достоевского) и, следовательно, носят гипотетический характер. А склонность авторов к спекуляциям на потребу не самым высоким инстинктам массового читателя позволяет усомниться в научности многих построений.

Особым жанром является психобиография, то есть биография какого- либо исторического деятеля, написанная с помощью психологического анализа. От патографии ее отличает учет всех факторов психологического развития личности, а не преимущественное внимание к болезненным патологиям. Но стремление к объективности еще не означает ее достижения, и психобиография не свободна от субъективных интерпретаций.

Один из экспериментальных методов исторической психологии, бурно развивающихся сегодня, - историческая реконструкция. С одной стороны, она решает задачи воссоздания материальной и духовной культуры исторической эпохи (костюма, доспеха, ремесленных технологий и т.д.). Но, с другой стороны, движение реконструкторов представляет собой ролевую игру, которую можно рассматривать как своего рода научный эксперимент. Например, ученый пытается досконально воспроизвести материальный быт и жизненный цикл средневекового крестьянина (поселяется в такой же избе, добывает себе пропитание, как средневековый человек, ходит в такой же одежде и т.д.). Участники таких экспериментов утверждали, что лучше начинают понимать психологию средневековых людей, особенности их мышления и мировосприятия. Направление получило название живой истории и воплощается как в многочисленных экспериментах, так и в создании музеев под открытым небом, имитирующих с разной степенью достоверности объекты исторической реальности.

• Шкуратов В. Л. Историческая психология. Ростов на/Д: Город N. 1994. С. 15-16.
• Шкуратов В. Л. Историческая психология. С. 21
• Цит. по: Сироткина И. Е. Патография как жанр: критическое исследование // Медицинская психология в России. 2011. № 2 (7). URL: medpsy.ru/mprj/archiv_ global/2011_2_7/nomer/nomerl0.php (дата обращения: 01.06.2015).

Предмет: психика, преобразованная культурой

Представители: Э. Дюркгейм, Люсьен Леви-Брюль , Пьер Жане , Выготский, Лев Семенович

Впервые вопрос о социальности, как системообразующем факторе психики был поставлен французской социологической школой. Ее основатель Э. Дюркгейм (1858-1917) с помощью термина «социальный факт» или «коллективное представление» иллюстрировал такие понятия, как «брак», «детство», «самоубийство». Социальные факты отличны от своих индивидуальных воплощений (нет «семьи» вообще, но существует бесконечное количество конкретных семей) и носят идеальный характер, который оказывает воздействие на всех членов общества.

Люсьен Леви-Брюль, используя этнографический материал, развил тезис об особом типе «первобытного» мышления, которое отлично от мышления цивилизованного человека.

Пьер Жане еще более углубил принцип социальной детерминации, предположив, что внешние отношения между людьми постепенно превращаются в особенности строения индивидуальной психики. Так, им было показано, что феномен памяти заключается в присвоении внешних действий выполнения поручения и пересказа.

Наиболее полно принцип культурно-исторической психики был раскрыт в работах Л.С.Выготского, разработавшего учение о высших психических функциях. Л.С.Выготский предположил существование двух линий развития психики:

• натуральной,
• культурно опосредствованной.

В соответствии с этими двумя линиями развития выделяются «низшие» и «высшие» психические функции .

Примерами низших, или естественных, психический функций могут служить непроизвольная или непроизвольное ребенка. Ребенок не может ими управлять: он обращает внимание на то, что ярко неожиданно; запоминает то, что случайно запомнилось. Низшие психические функции – это своего рода зачатки, из которых в процессе воспитания вырастают высшие психические функции (в данном примере – произвольное внимание и произвольная память).

Превращение низших психических функций в высшие происходит через овладение особыми орудиями психики – знаками и носит культурных характер. Роль знаковых систем в становлении и функционировании психики человека, безусловно, принципиально – оно определяет качественно новый этап и качественно иную форму существования психики. Представьте себе, что дикарю, не владеющему счетом, надо запоминать стадо коров на лугу. Как ему придется справляться с этой задачей? Ему необходимо создать точный зрительный образ того, что он увидел, и потом попытаться воскресить его перед глазами. Скорее всего, он потерпит неудачу, пропустит что-нибудь. Вам же нужно будет просто сосчитать коров и впоследствии сказать: «Я видел семь коров».

Многие факты свидетельствуют, что осваивание ребенком знаковых систем не происходит само собой. Здесь проявляется роль взрослого. Взрослый, общаясь с ребенком и обучая его, сначала сам «овладевает» его психикой. Например, взрослый показывает ему что-то, по его мнению, интересное, и ребенок по воле взрослого обращает внимание на тот или иной предмет. Потом ребенок начинает сам регулировать свои психические функции с помощью тех средств, которые раньше применял к нему взрослый. Так же, будучи взрослыми людьми, мы, устав, можем сказать себе: «Ну-ка, посмотри сюда!» и действительно «овладеть» своим ускользающим вниманием или активизируем процесс воображения. Перепетии важного для нас разговора мы создаем и анализируем заранее, как бы проигрывая в речевом плане акты своего мышления. Затем происходит так называемое вращивание, или «интериоризация» - превращение внешнего средства во внутреннее. В результате из непосредственных, натуральных, непроизвольных психические функции становятся опосредствованными знаковыми системами, социальными и произвольными.

Культурно-исторический подход в психологии продолжает плодотворно развиваться и сейчас, как в нашей стране, так и за рубежом. Особенно эффективным этот подход оказался при решении проблем педагогики и дефектологии.

Ни для кого не новость, что исследовательские методы, методики, научные споры имеют свои исторические истоки и объяснения. Но искать их нередко стоит не в истории данной науки, будь то лингвистика, психология, философия знания или даже физика или химия, но в общей - как сказали бы прежде - духовной истории. Духовную историю можно уподобить не плоскостной проекции "чистой" истории науки, а трехмерному пространству сцены, в котором и разворачивается многофигурная "драма идей" (Эйнштейн).

Конфликты их носителей не сводимы к столкновениям теорий или точек зрения: это всегда еще и взаимодействия личностей. А личность так или иначе определена временем и местом: существуя в историческом времени и пространстве, она обладает соответствующей ментальностью - разделяет не только конкретные представления, но и доминирующие в ее среде способы думать и чувствовать, понимать мир и оценивать людей. В этом смысле принято говорить, например, о ментальности средневекового рыцарства или о ментальности человека Возрождения. Но конкретные идеи и представления, составляющие содержание ментальности, - это не те идеи, что порождаются индивидуальным сознанием, и не отрефлектированные духовные конструкции.

Это, скорее, жизнь таких идей и конструкций в определенной социальной среде. При том, что для самих носителей идей они остаются неосознанными. Чтобы войти в ментальность широких кругов - тех, кого историки вслед за средневековыми интеллектуалами называют "простецами", - эти идеи должны упроститься. А иногда и профанироваться. В противоположном случае они обречены оставаться интеллектуальным достоянием высокообразованного меньшинства.

Так или иначе, коллективная ментальность включает в себя совокупность определенных идей в неосознанном или неполностью осознанном виде. Ученый может опережать свою эпоху именно в качестве исследователя, но какова бы ни была глубина его личной рефлексии, в стержневых аспектах личности ученый неизбежно разделяет ментальность своего времени. И новые идеи, рождающиеся на исторически изменяющейся почве, в той или иной мере питаются уже сформированной общей ментальностью. Это значит, что культурные инновации не возникают ниоткуда. Они всегда - ответ на духовный вызов эпохи, а эпоха - это совокупность деяний и помыслов многих, а отнюдь не только элиты. Поэтому история идей, как она изучается философией и социологией, не совпадает с "социальной" историей идей - т.е. историей рецепции идей в умах. Полезно задуматься о том, как история развития определенных научных теорий и школ соотносится с общей атмосферой жизни социума в те или иные исторические периоды. Ключевым опосредующим звеном здесь являются как раз господствующие в обществе типы ментальности - признание этого факта и отличает серьезную интеллектуальную историю от различных версий так часто поносимого "вульгарного социологизма". Бывают периоды, когда состояние науки и состояние социума складываются в совершенно особую конфигурацию. Для этой конфигурации характерны явные или относительно скрытые философские и социальные метания; размывание привычных структур социальной и культурной жизни, в том числе и структур самой науки. Важная особенность такой конфигурации еще и в том, что резко контрастные культурные стереотипы сосуществуют внутри сравнительно узкого круга "лидеров", "генераторов идей", людей, которых мы называем "культовыми фигурами", "знаковыми персонажами". Эти контрасты уже в сниженном, вульгаризированном виде транслируются "вниз", делаясь достоянием "простецов". Тогда возникают культурные споры и конфликты, суть которых туманна уже для следующего поколения. Их анализ поучителен для понимания дальнейших путей возникновения и развития научных направлений и столкновения умов.

Удивительный пример такой конфигурации идей и социальных запросов являет собой научная и интеллектуальная жизнь Советской России в 20-30-е годы. Именно на эти годы приходится расцвет (и разгром) "формального метода" в науке о литературе, расцвет (и разгром) попыток создания исторической психологии, расцвет - и опять-таки разгром - русской психоаналитической школы. Жизнеописания ученых этого периода поражают противоречивостью: кажется, что многие люди из относительно близких академических кругов, практически одной культурной среды жили в параллельных мирах. Я не имею в виду социальную изоляцию и нищету одних в сравнении с благополучием других. Более продуктивен анализ не столь броских, но при этом типических случаев, pаскрывающих типы ментальностей той эпохи как важный фактор истории науки. Почему это особенно важно для наук когнитивного цикла?

Быть может, в науках совершенно сложившихся, устоявшихся, и можно без больших потерь пренебречь историей становления основных идей и представлений. Напротив, для наук, находящихся в состоянии смены парадигмы, переживающих серьезные внутринаучные конфликты, как раз крайне важно понять генезис идей, методов и оценок. И тогда многое из того, что нам кажется алогичным или, наоборот, само собой разумеющимся, предстанет в ином свете. В этом ракурсе мы и рассмотрим некоторые идейные и личностные коллизии, связанные с судьбами Л.С. Выготского и А.Р. Лурия, считавшего себя учеником Выготского. Для советской психологии имя Выготского до сих пор остается знаковым, хотя Выготский умер в 1934г. Однако между 1936 и 1956 годами о Выготском мало говорили; его, в отличие от многих, даже не пробовали "разоблачать". Его просто не издавали и как будто не вспоминали. Положение кардинально изменилось в период расцвета структурной лингвистики и семиотики в СССР, т.е. с начала 60-х годов.

Именно тогда Выготский окончательно входит в ряд основных культуротворческих фигур. Заметим, что в ближайшей временной перспективе в этот "знаковый набор" попадают совершенно разные персонажи: Пропп со структурно-функциональным анализом и "Морфологией сказки"; Тынянов и другие "старшие" формалисты с их девизом "Как это сделано?"; Бахтин с его диалогом и карнавализацией; мистик Флоренский - вначале преимущественно с "Иконостасом"; Эйзенштейн, в котором отныне следовало видеть не столько крупнейшего кинорежиссера, сколько оригинального теоретика-гуманитария, и Выготский с его вполне марксистски ориентированной исторической психологией. Глядя на эту "карусель" из сегодняшнего дня, поколение начинающих гуманитариев не может понять, откуда взялось соположение исследователей со столь разными и часто противоположными позициями.

Приходится напоминать, что в начале 60-х это были, прежде всего, "возвращенные имена" и носители иной ментальности. Вдаваться в нюансы и конкретику тогда было как бы "не с руки". Но, действительно, в 60-70-е годы рецепция идейного богатства 20-30-х годов проходила столь поспешно, что многое усваивалось, если обыграть термины известной оппозиции Леви-Стросса, скорее "сырым", нежели "вареным". Когда же вышеупомянутые лица (как, впрочем, и многие другие) окончательно стали "культовыми фигурами", подлинная приобщенность к их теориям понемногу стала заменяться сначала избыточным цитированием их работ, а позднее и авторитарными, а то и чисто ритуальными ссылками. Поэтому и стоит заново осмыслить некоторые подробности жизни и трудов Л.С. Выготского и А.Р. Лурия, тем более, что их биографии скорее мифологизированы, чем поняты.

КУЛЬТУРНО-ИСТОРИЧЕСКАЯ ПСИХОЛОГИЯ, одна из ведущих школ в российской психологии и влиятельное направление в мировой психологии, ставящее во главу угла учение о социальной, культурной и исторической природе человеческих форм психики - предметного восприятия, произвольного внимания и памяти, сознания, воли, речевого мышления, а также речи, счёта, письма и т.д.

Основания культурно-исторической психологии заложены в конце 1920-х - начале 1930-х годов Л. С. Выготским в его культурно-исторической теории высших психических функций, генезис которых у индивида включает тот или иной искусственный акт организации его психики, сознания, личности с помощью разного рода знаковых средств (от простейшего «узелка на память» до сложнейших знаковых систем). Такие психотехники и способы их использования вырабатываются в истории и закрепляются в культуре и только затем передаются отдельному человеку и присваиваются им (в специально организуемых практиках обучения и воспитания либо стихийно). Согласно Выготскому, всякая высшая психическая функция первоначально складывается в пространстве общения и совместной деятельности (то есть она разделена между людьми - родителем и ребёнком, учителем и учеником, психотерапевтом и пациентом и т.д.) и только затем, в ходе интериоризации («вращивания»), становится достоянием отдельного индивида, то есть осуществляется им самостоятельно. Сначала, как правило, - с опорой на внешние знаковые средства (например, «узелок на память» как средство организации памяти, жест как способ организации внимания или речь и внешние схемы как средство организации мышления) и только впоследствии - с опорой уже на чисто внутренние средства (психические образы и схемы, внутреннюю речь и т.п.).

В культурно-исторической психологии складывается принципиально новый тип генетического исследования (в соответствии с которым изучение явления возможно только через прослеживание его генезиса и развития) - исследование через формирование и внутри специально организуемого развития. Психолог оказывается при этом в особой, неклассической ситуации исследования, когда его присутствие не только не может быть исключено (как того требует методология классического естествознания), но, напротив, оказывается необходимым моментом самой ситуации эксперимента и задаёт новую единицу изучения: распределённое между экспериментатором и испытуемым «психотехническое действие». В рамках такой неклассической методологии выявляется характерный для культурно-исторической психологии особый, «психотехнический» тип описания изучаемого объекта, не столько фиксирующий в знании законы его «естественной жизни», сколько задающий условия его трансформации. Для культурно-исторической психологии характерен также новый тип отношения между исследованием и практикой, когда исследование оказывается встроенным в практику, обеспечивая её осуществление, воспроизводство и развитие.

Идеи Л. С. Выготского привели к образованию одной из наиболее значительных школ в российской психологии (А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьев, Д. Б. Эльконин, П. Я. Гальперин, А. В. Запорожец, В. В. Давыдов и др.), а также, по мере публикации основных работ Выготского на других языках, оказывают возрастающее влияние на мировую психологию. Ныне культурно-историческая психология расценивается как одна из наиболее перспективных программ развития психологии.

С 2005 года издаётся международный журнал «Культурно-историческая психология».

Лит.: Sociocultural studies of mind / Ed. J. V. Wertsch. Camb., 1995; Давыдов В. В. Теория развивающего обучения. М., 1996; Верч Дж. В. Голоса разума: Социокультурный подход к опосредованному действию. М., 1996; Коул М. Культурно-историческая психология: наука будущего. М., 1997; Василюк Ф. Е. Методологический анализ в психологии. М., 2003; Пузырей А. А. Психология. Психотехника. Психагогика. М., 2005. Смотри также литературу при статье Выготский Л. С.

Культурно-историческая психология - направление в психологических исследованиях, заложенное Выготским в конце 1920-х гг. и развиваемое его учениками и последователями как в России, так и во всём мире.

Преодолевая дуализм между психикой, понимаемой сугубо индивидуалистически, и внешним миром, представители школы Выготского постулируют приниципиально неадаптивный характер и механизмы развития психических процессов. Полагая изучение сознания человека основной проблемой психологического исследования, изучают роль опосредования (опосредствование, mediation ) и культурных медиаторов, таких как слово, знак (Выготский), а также символ и миф (В. Зинченко) в развитии высших психических функций человека, личности в её "вершинных" (Выготский) проявлениях.

Высшие психические функции (ВПФ) - специфически человеческие психические процессы. Они возникают на основе натуральных психических функций за счёт опосредствования их психологическими орудиями. В роли психологического орудия выступает знак. К ВПФ относятся: восприятие, память, мышление, речь. Они социальны по своему происхождению, опосредованы по строению и произвольны по характеру регуляции. Введёно Л. С. Выготским, развито А. Р. Лурия, А. Н. Леонтьевым, А. В. Запорожцем, Д. Б. Элькониным, П. Я. Гальпериным. Было выделено четыре основных признака ВПФ - опосредованность, произвольность, системность; складываются путем интериоризации.

Подобное определение не относится ни к идеалистическим, ни к "позитивным" биологическим теориям и позволяет лучше понять как располагаются память, мышление, речь, восприятие в человеческом мозге и с высокой точностью позволило определять местоположение локальных поражений нервной ткани и даже в некотором роде воссоздавать их.

Культурно-историческая психология

Предмет: психика, преобразованная культурой

Представители: Э. Дюркгейм, Люсьен Леви-Брюль , Пьер Жане , Выготский, Лев Семенович

Впервые вопрос о социальности, как системообразующем факторе психики был поставлен французской социологической школой. Ее основатель Э. Дюркгейм (1858-1917) с помощью термина «социальный факт» или «коллективное представление» иллюстрировал такие понятия, как «брак», «детство», «самоубийство». Социальные факты отличны от своих индивидуальных воплощений (нет «семьи» вообще, но существует бесконечное количество конкретных семей) и носят идеальный характер, который оказывает воздействие на всех членов общества.

Люсьен Леви-Брюль, используя этнографический материал, развил тезис об особом типе «первобытного» мышления, которое отлично от мышления цивилизованного человека.

Пьер Жане еще более углубил принцип социальной детерминации, предположив, что внешние отношения между людьми постепенно превращаются в особенности строения индивидуальной психики. Так, им было показано, что феномен памяти заключается в присвоении внешних действий выполнения поручения и пересказа.

Наиболее полно принцип культурно-исторической детерминации психики был раскрыт в работах Л.С.Выготского, разработавшего учение о высших психических функциях. Л.С.Выготский предположил существование двух линий развития психики:

натуральной,

культурно опосредствованной.

В соответствии с этими двумя линиями развития выделяются «низшие» и «высшие» психические функции.

Примерами низших, или естественных, психический функций могут служить непроизвольная память или непроизвольное внимание ребенка. Ребенок не может ими управлять: он обращает внимание на то, что ярко неожиданно; запоминает то, что случайно запомнилось. Низшие психические функции – это своего рода зачатки, из которых в процессе воспитания вырастают высшие психические функции (в данном примере – произвольное внимание и произвольная память).

Превращение низших психических функций в высшие происходит через овладение особыми орудиями психики – знаками и носит культурных характер. Роль знаковых систем в становлении и функционировании психики человека, безусловно, принципиально – оно определяет качественно новый этап и качественно иную форму существования психики. Представьте себе, что дикарю, не владеющему счетом, надо запоминать стадо коров на лугу. Как ему придется справляться с этой задачей? Ему необходимо создать точный зрительный образ того, что он увидел, и потом попытаться воскресить его перед глазами. Скорее всего, он потерпит неудачу, пропустит что-нибудь. Вам же нужно будет просто сосчитать коров и впоследствии сказать: «Я видел семь коров».

Многие факты свидетельствуют, что осваивание ребенком знаковых систем не происходите само собой. Здесь проявляется роль взрослого. Взрослый, общаясь с ребенком и обучая его, сначала сам «овладевает» его психикой. Например, взрослый показывает ему что-то, по его мнению, интересное, и ребенок по воле взрослого обращает внимание на тот или иной предмет. Потом ребенок начинает сам регулировать свои психические функции с помощью тех средств, которые раньше применял к нему взрослый. Так же, будучи взрослыми людьми, мы, устав, можем сказать себе: «Ну-ка, посмотри сюда!» и действительно «овладеть» своим ускользающим вниманием или активизируем процесс воображения. Перепетии важного для нас разговора мы создаем и анализируем заранее, как бы проигрывая в речевом плане акты своего мышления. Затем происходит так называемое вращивание, или «интериоризация» - превращение внешнего средства во внутреннее. В результате из непосредственных, натуральных, непроизвольных психические функции становятся опосредствованными знаковыми системами, социальными и произвольными.

Культурно-исторический подход в психологии продолжает плодотворно развиваться и сейчас, как в нашей стране, так и за рубежом. Особенно эффективным этот подход оказался при решении проблем педагогики и дефектологии.